Неточные совпадения
— Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая мысль, она ставит человека в
позицию механического приемника впечатлений бытия и не может объяснить, какой же
силой покорный раб действительности преображает ее? А ведь действительность никогда не была — и не будет! — лучше человека, он же всегда был и будет не удовлетворен ею.
И, не ожидая согласия Клима, он повернул его вокруг себя с ловкостью и
силой, неестественной в человеке полупьяном. Он очень интересовал Самгина своею
позицией в кружке Прейса,
позицией человека, который считает себя умнее всех и подает свои реплики, как богач милостыню. Интересовала набалованность его сдобного, кокетливого тела, как бы нарочно созданного для изящных костюмов, удобных кресел.
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние
силы, чтобы оторваться от места и всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались сами собой. Набоб, схватившись за голову, с прежним смирением занял свою старую
позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
И он опять навел свой револьвер на Петра Степановича, как бы примериваясь, как бы не в
силах отказаться от наслаждения представить себе, как бы он застрелил его. Петр Степанович, всё в
позиции, выжидал, выжидал до последнего мгновения, не спуская курка, рискуя сам прежде получить пулю в лоб: от «маньяка» могло статься. Но «маньяк» наконец опустил руку, задыхаясь и дрожа и не в
силах будучи говорить.
Другой, крещенный святым духом честных и мудрых книг, наблюдая победную
силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта
сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней, и напряженно оборонялся, сцепив зубы, сжав кулаки, всегда готовый на всякий спор и бой. Этот любил и жалел деятельно и, как надлежало храброму герою французских романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из ножен, становился в боевую
позицию.
Выпущенная по красному зверю Аксинья Тимофеевна шла верхним чутьем и работала как нельзя лучше; заложенная шуба тоже служила Юлии не хуже, как Кречинскому его бычок, и тепло прогревала бесхитростное сердце Долинского. Юлия Азовцова, обозрев поле сражения и сообразив
силу своей тактики и орудий с шаткой
позицией атакованного неприятеля, совершенно успокоились. Теперь она не сомневалась, что, как по нотам, разыграет всю свою хитро скомпонованную пьесу.
Мы не остались на отбитой
позиции, хотя турки были сбиты повсюду. Когда наш генерал увидел, что из деревни выходят на шоссе батальон за батальоном, двигаются массы кавалерии и тянутся длинные вереницы пушек, он ужаснулся. Очевидно, турки не знали наших
сил, скрытых кустами; если бы им было известно, что всего только четырнадцать рот выбили их из глубоких дорог, рытвин и плетней, окружавших деревню, они вернулись бы и раздавили нас. Их было втрое больше.
A за ними далеко — синяя же река. И над ними синело все в осенних мягких тонах высокое небо… Они были еще там, далеко, в нескольких верстах от
позиций, занятых передовым сербским отрядом, но по этой медленно придвигающейся огромной массе артиллерии, пехоты и конницы можно было угадать, какая страшная
сила готовилась обрушиться на ничтожный по численности сербский передовой отряд.
— Нет, нет! На это-то
сил y меня хватит вполне. — И вся подтянувшись, она бодрее зашагала назад к
позициям.
Вся мысль Милицы теперь сводилась к одному: скакать и скакать до последних
сил, во что бы то ни стало домчаться до русских
позиций, донести собранные сведения о сделанной разведке капитану и умолить его, умолить на коленях спешит на выручку Игоря…
Начальнику отряда, высланного вперед командиром корпуса, приказано было занять эту деревушку. Не было ни малейшего сомнения в том, что австрийцы находились в селении, но в какую
силу можно было насчитывать засевшего там неприятеля, этого не знал ни сам капитан Любавин, приблизившийся под прикрытием леса первым со своей ротой к передовым
позициям врага, и никто из его команды.
Прилегавшая к русским
позициям местность была сплошь покрыта болотом, на вязкой почве которого не было никакой возможности уставить тяжелых орудий, чтобы принять с равной
силой вызов неприятельских батарей.
Силы противников и занимаемые ими
позиции представлялись в следующем виде.
Неудача 8 июля, при которой русские потеряли несколько тысяч человек, не послужила ни уроком, ни предостережением, и отчаянно смелая попытка снова одним натиском выбить значительно превосходящие
силы из
позиции, поставленной в лучшие условия защиты, при скорострельном оружии, повела еще к большим потерям 18 июля.
«Кавалерия в настоящую войну, — начал он, — несёт тяжёлую службу… Она везде на передовых
позициях и в
силу этого ежедневно терпит, хотя и незначительную, но постоянную убыль в людях убитыми или ранеными… Она же подвергается всевозможным ухищрениям японцев… Не так давно был, например, следующий случай. Стоит на посту ночью казак и видит близ него кто-то ползёт…
В 9 часов утра неприятельский отряд,
силою в один батальон, перешёл в наступление от Стоходзы к нашей передовой
позиции у Вадзяпудзы.
— Но в какой же
позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными
силами, — сказал князь Андрей.
Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной
позиции с несколько только слабейшими со стороны русских
силами, а Бородинское сражение вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими
силами против французов, т. е. в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.
Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что высшим по положению русским людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в
позицию en quarte или en tierce, сделать искусное выпадение в prime [Четвертую, третью, первую.] и т. д., — дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною
силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло всё нашествие.